Аркадий Георгиевич Адамов

Черная моль

КАК ВОЗНИКАЮТ СЮЖЕТЫ

Тысяча девятьсот пятьдесят второй год. Я — журналист. Можно себе представить, сколько любопытных, необычайных, тревожных и радостных событий приносят мне, как и всем, и к тому же ежедневно, ежечасно, газеты и журналы. Новые открытия в самых разных областях человеческой деятельности, новые подвиги, конфликты, проблемы. Обо всем этом я не только читаю, о многом пишу сам, езжу в командировки, собираю материал, влезаю в обстоятельства, детали. И вдруг — небольшая, совсем «незаметная заметка» в совсем не центральной газете. Впервые я читаю вдруг о том, что сотрудники уголовного розыска разоблачили шайку преступников, какие-то следы, какие-то «ходы» вели их к ней. Совсем маленькая, торопливая, я бы даже сказал, стыдливая заметка, так, мимоходом «тиснутая» почему-то, запрятанная в ворохе других, ярких, броских, куда более важных и злободневных сообщений. А у меня вдруг как-то неожиданно загорается душа, словно сам я что-то нашел, на что-то неожиданно наткнулся.

Но жизнь, заботы тут же утянули в сторону, и я все реже вспоминал ту заметку.

И вот… неожиданная, случайная встреча. В те послевоенные годы было много таких неожиданных, радостных встреч у всех. И у меня тоже, конечно. И среди них эта. Старый друг, товарищ по части. Обнялись, расцеловались, прямо на улице, в толпе, под добродушные улыбки прохожих. А потом он потащил меня к себе домой. Ну как можно отказаться и не махнуть на самые срочные дела? Познакомил с отцом. Пожилой, грузный, седоватый, в очках. Главный бухгалтер какого-нибудь крупного предприятия, что ли? Нет! Поразительно, но он оказался… сыщиком. Это по-старому, так он неожиданно с улыбкой представился. И еще он оказался удивительным рассказчиком. И вскоре я понял, почему та маленькая заметка, так разбередив меня поначалу, всколыхнув что-то, начала уходить, отдаляться от меня. За тем, что она рассказала, я не увидел проблему, огромную, важнейшую, необычайно сложную, — борьба с преступностью, то есть с пороком, со злом в самом крайнем и опасном их проявлении, борьба не столько против, сколько за человека, прямой бой, со своей, особой стратегией и тактикой, с потерями, жертвами, поражениями и победами, захватывающий бой за великую справедливость в жизни людей. Впрочем, это все тогда мне лишь чуть приоткрылось, только угадывалось, как только лишь приоткрылись люди, ведущие этот тяжкий и опасный бой.

Вот тогда-то для меня слились воедино тема и форма, жизненный материал и жанр, в котором только и мог я — лично я — попытаться воплотить эту огромную тему.

И вот в ноябре тысяча девятьсот пятьдесят второго года я впервые пришел в Московский уголовный розыск — МУР, к своим будущим друзьям и героям. Пришел, чтобы собрать материал для будущей повести.

Но уже через месяц, или, пожалуй, только через месяц, понял, что беседы в кабинете с одним, другим, третьим сотрудником ничего не дают, стол разделял нас, делал людьми из разных миров. Конечно же опытный писатель понял бы это сразу или даже заранее. И тогда мы изменили тактику. Я пришел в МУР трудиться, как все, я постарался стать товарищем и помощником в сложной и увлекательной работе, которой были заняты люди вокруг меня. Честное слово, я сам увлекся, настолько, что порой забывал, зачем пришел сюда, забывали иной раз об этом, к моей радости, и новые мои друзья.

Конечно, они различались по уровню мастерства и таланта, а среди них были люди подлинно талантливые. Талант и мастерство, как я потом убедился, включали в себя тончайшие, в первый момент даже вовсе неразличимые качества. Такое, например, как интуиция. Или удивительную способность почти мгновенно распознавать самые разные характеры, состояние души и сиюминутное настроение. Или особое, редкое умение не просто находить общий язык, а создавать удивительный внутренний контакт со многими, абсолютно разными людьми. Или еще, например, чуткость, в данном случае не в смысле душевности, а как некая редкая способность улавливать малейшие перемены в душе, в настроении, даже в мыслях человека, с которым неожиданно сталкивает, к которому приводит сложная их работа. И еще — вероятно, это тоже входит здесь в понятие таланта — у них было неизменное, какое-то органичное расположение к людям, и особенно к тем, кто попал в беду. Причем беда, как я убедился, оказывалась понятием куда более широким, чем я себе это представлял, думая о совершенном преступлении. Эти люди мне доказали, что порой куда в большей беде оказывались те, кто совершил преступление, чем те, кто оказались его жертвой.

Да, все эти слагаемые мастерства и таланта в разной степени присутствовали в характере этих людей. Но объединяло их одно неизменное качество, важнейшее, на мой взгляд, свидетельство их профессионального соответствия — преданность, преданность нелегкому делу, которому они служили, удивительная и полная самоотдача. Не забывайте, ведь работа их включала в себя не только бессонные ночи, вечное напряжение нервов, огромную ответственность, но и риск, немалый риск, между прочим. Ведь не с учениками церковноприходской школы имели они дело. И потому опасность шла всегда где-то рядом с ними.

Но даже при этом условии органичное расположение к людям не изменяло им, особенно, повторяю, к тем, кто попал в беду.

В первую очередь это касалось молодых, порой совсем молодых людей.

Я помню, например, историю Мити Н., который в первой моей повести «Дело «пестрых» получил фамилию Неверов. У .этого парня действительно очень тяжело сложилась жизнь. Отец его погиб на полях войны — в те годы последствия войны и в этой области ощущались необычайно остро, — Митя его почти не помнил. Мать… Ну, как бы сказать об этой матери, чтобы не обидеть всех других матерей? Словом, это была плохая мать, и все ее бесчисленные и мимолетные приятели были ей дороже и интереснее, чем собственные дети. А детей было двое, Митя и младший братишка его, Валерик, лет восемь ему тогда было. И дальше все было так, как потом я писал в повести. Митька действительно влюбился, здорово влюбился, первый раз так, просто потерял голову. Правда, та девушка не была официанткой в кафе «Ласточка», как написано в повести, да и кафе с таким названием в то время в Москве не было, но девушка, в которую влюбился Митька, была нисколько не лучше той, что описана в повести, она была даже хуже. Вот эта девушка и затянула Митьку на опасный и страшный путь, но он словно ослеп. И счастье его, что, когда МУР занялся расследованием того преступления, в котором, хотя пока и косвенно, но был уже замешан Митька, он попал в руки очень опытного и очень чуткого человека. И тому удалось нащупать в душе этого обозленного, упрямого парня одну-единственную чистую струну, одно-единственное светлое чувство — это любовь к младшему брату. И, ухватившись за это чувство, удалось заставить Митьку все рассказать и во всем раскаяться, удалось заставить его поверить, что сейчас он губит сразу две жизни, свою и Валерки…

Случай с этим Митькой очень характерен для работы МУРа, характерен потому, что, к сожалению, немалую часть преступлений совершают вот такие, совсем зеленые парни, и судьба их в этот миг ломается так круто и безжалостно, что некоторые ученые назвали это «социальной микрокатастрофой», определение весьма точное во всех отношениях.

В первые же месяцы работы в МУРе я столкнулся не с одной подобной историей. И с еще более сложными, конечно, тоже.

Например, с такой. В одном из новых районов Москвы есть длинная, полупустая, вечерами полутемная улица. И каждый вечер собиралась там компания парней, десять — двенадцать человек, от четырнадцати лет до девятнадцати. Целый вечер слонялись они из конца в конец по этой улице, толпились в темных подворотнях, забирались в подъезды, покуривали, поплевывали, решали, чего бы поделать, куда бы пойти. Каждый раз выяснялось, что делать нечего и идти некуда. В кино вроде все, чего хотели, посмотрели. В клуб идти? В какой еще клуб? Да и пустят ли туда всех, а если и пустят, то чего там делать? Словом, идти было некуда. И вот в один из таких нудных, темных, холодных вечеров кому-то вдруг пришла в голову «светлая» мысль: «А что, ребята, если выпить?» Это всем понравилось. А кому и не очень, все равно вида не подал. Шапку — по кругу, накидали туда, сколько у кого было, подсчитали, выяснилось, что на бутылку хватит. Побежали, купили, распили тут же, в подворотне. Ну, понятно, каждому досталось по «наперстку», однако кровь забегала побыстрее, энергии поприбавилось, появилась охота чего-нибудь да сотворить. Задраться, толкнуть кого-нибудь? Некого. Прохожих, как назло, нет. Дом толкнуть, он «не толкается».